В статье используются фрагменты дневника В.М.Головнина «В плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 гг.», опубликованного в издании «Книга Путешествий». М., изд Наталис, 2000 г.

     Василий Михайлович Головнин, русский мореплаватель, вице-адмирал, член-корреспондент Петербургской Академии наук, образованнейший человек своего времени, был одним из первых российских посланцев, познакомившихся с тогда еще совсем неизвестной и загадочной для России страной под названием Япония. И, надо сказать, знакомство это не было приятной прогулкой. Головнин и его товарищи по команде попали к японцам в плен, затянувшийся на два с лишним года. Благодаря дневнику Василия Михайловича мы можем сегодня многое узнать как о его приключениях, так и о многих интересных подробностях жизни и быта жителей страны. Время действия – начало XIX века.

      К тому времени, как путешественники оказались в районе  японских островов, Япония как государство чуть более двухсот лет находилась в полной изоляции от всего остального мира. Сёгунат Токугава, ставка которого располагалась в Эдо (современном Токио), вплоть до 1867 года проводил политику полной независимости от других государств. Основатель сёгуната – Токугава Изясу – покончил с гражданской войной, объединил все японские земли, фактически став единственным правителем, дал распоряжение изгнать с островов европейцев, которые были проповедниками христианства, и фактически закрыл страну. Шел бурный рост экономики, строились новые города, развивалась самобытная культура, а также стремительно шло развитие японского менталитета. Головнин и его товарищи угодили прямо в центр этих событий, и именно это объясняет те недоразумения и трудности (порой до угрозы жизни), какие выпали на долю путешественников.

      В период с сентября 1809 по июль 1811, по поручению российского правительства, Головнин занимался описанием Курильских островов, Татарского берега (Русского Приморья), Шантарских островов. Необходимо было определить точное местоположение указанных районов с целью составления подробной карты, а также выяснения погодных условий в этих местах и некоторых других особенностей.  В 1811 году Головнин и находящаяся в его ведении команда шлюпа «Диана», на котором совершалась экспедиция, оказались на берегу, на острове Кунашир, дабы осуществить пополнение запасов пресной воды.

         О политике японского сёгуната в России в общих чертах было известно, потому нужно было соблюдать осторожность и не вступать с японцами в контакты. В своем дневнике Головнин пишет: «Получив повеление описывать южные Курильские острова, знал я, что некоторые из них заняты японцами. Я не хотел без повеления высшего начальства иметь с японцами никакого сношения и свидания. Намерение мое было плавать подле берегов тех островов, которые они занимают, не поднимая никакого флага, чтобы не произвести страха и сомнения в подозрительных японцах. Но судьбе угодно было все расположить иначе».

         Вступить в отношения с японцами пришлось уже на острове Итуруп, т.к. Головнин, по ошибке принял его оконечность, куда они причалили,  за отдельный остров, а на самом деле эта часть была территорией острова. На Итурупе их встретил «японский начальник» (по выражению Головнина) в сопровождении около двух десятков  воинов «в латах, вооруженные саблями и ружьями». Здесь японцы русских еще не тронули, а лишь вступили с ними в диалог, с целью выяснить цель приезда. Как могли, русские постарались убедить  японцев в мирной цели своего посещения их территории. Свои доводы они подкрепили различными подношениями и подарками. Как мы увидим далее, все оказалось совершенно напрасным. При этом японцы всеми силами старались выказать радушие и доброжелательность (повели в свою ставку, показали внутреннее устройство помещений и территорий). На деле же оказалось, что все имущество и ценные вещи японцы, по приезде русских, отправили вглубь острова. Как бы то ни было, путешественники продолжали свой путь в сторону острова Кунашир, попутно описывали попадавшиеся на пути земли, и через несколько дней прибыли к своей цели. Встреча на Кунашире их озадачила – лишь только их шлюп «Диана» вошел в гавань, с японской крепости были сделаны два выстрела из пушек. «Крепость, - пишет Головнин, - вся кругом была обвешана полосатой материей, состоявшей из белых и черных или темно-синих широких полос, так что ни стены, ни палисада нельзя было видеть; местами между материей поставлены были щиты с нарисованными на них круглыми амбразурами, но так грубо, что даже издали нельзя было принять их за настоящие батареи». Лишь только шлюпка, спущенная на воду с «Дианы» подплыла к крепости на расстояние выстрела, японцы принялись палить по ней, что заставило Головнина тот же час повернуть назад. Путем сложных переговоров и знаков (Головнин распорядился послать к японским берегам деревянную посудину, в которой лежали несколько вещей, должных показать, что путешественники имеют мирные намерения) японских начальников удалось все-таки убедить пустить русских на берег. Команда Головнина набирала пресную воду в соседнем селении (из которого, надо сказать, перед этим были уведены все местные жители), когда узнали, что японское начальство желает, наконец, видеть их. Встреча состоялась на берегу, но вне стен крепости. Посланцы японского начальства были почтительны и учтивы, потчевали Головнина разными кушаньями и подарками, что, как выяснится далее, имело целью усыпить его бдительность. Затем последовало приглашение на следующий день посетить и крепость. При этом японцы добавили, что желали бы видеть вместе с ним нескольких офицеров. Головнин после оказанной ему и товарищам милости во время первой встречи и не подозревал, какой сюрприз готовят ему японцы. Как бы то ни было, в назначенный час он, в сопровождении мичмана Мура и штурмана Хлебникова, а также матросов, отправился в крепость. Их поразило огромное количество вооруженных мечами людей. Вероятно, думал Головнин, их собирали со всех ближних мест.

       «Лишь только мы вступили в крепость, - пишет далее Головнин, - нас тотчас же ввели палатку, где против входа на стуле сидел их главный начальник в богатом шелковом платье и в полной воинской одежде, имея за поясом две сабли. Через плечо у него висел длинный шелковый шнур, на одном конце была такая же кисть, и на другом стальной жезл, который он держал в руках и который, конечно, служил знаком его власти». С этого момента мы становимся участниками беседы Головнина и его команды с японцами и имеем возможность убедиться, сколь уникален этот народ в том, что касается нового для него, сколь скрупулезны и многообразны вопросы, касающиеся, в общем, одного и того же явления и сколь неутомимы и терпеливы японцы в выяснении всех его сторон.  Уже не первый раз спрашивали они о целях приезда русских, что нужно им, каковы их потребности в запасах воды и еде, а для того, чтобы знать, сколько нужно им и того и другого,  непременно надо знать, сколько у них людей. Был задан вопрос, есть ли в здешних морях суда, подобные по величине «Диане». А что означает одежда русских, каковы их обычаи? С любопытством рассматривали они привезенную Головниным карту всего света, ножи и стекла. Все, что имелось с собой у русских, подвергалось детальному изучению. Поведение это казалось русским все более подозрительным, а когда стало ясно, что путь к отступлению отрезан (шлюпку, на которой они приплыли, отливом пригнало на сушу, а их окружили несколько десятков солдат с ружьями), русские, поняли, наконец, как непрост этот народ.

          Их отвели в ту же палатку, где несколько минут назад японские начальники так ласково их принимали, и стали вязать руки. «Японцы в этом деле весьма искусны, - пишет Головнин, - и, надобно думать, что у них законом поставлено, как вязать, потому что нас всех вязали разные люди, но совершенно одинаково: одно число петель, узлов, в одинаковом расстоянии и пр.» Когда пленников повели в сторону леса, те мысленно попрощались и с Россией, и с Европой, и со всем миром.

        Путь пленников и их конвоиров, которых всегда было предостаточно, лежал в город Хакодате, находящийся в районе пролива Цугару (Сангарского). Дорога была длинной, по суше и по воде, мучительной и трудной еще и потому, что пленники почти все время были связаны, да так крепко, что часто теряли сознание. Японцы, выносливые, терпеливые и любящие порядок, не желали развязывать их, но несли по очереди на носилках и исправно кормили в каждом селении. Педантичность их проявлялась и в том, что касалось времени ночлега (всегда – за два часа до восхода солнца), подъема (всегда – до рассвета), времени еды. Местные жители, по мере возможности, окружали русских заботой и вниманием. «При входе и выходе из каждого селения мы окружены были обоего пола и всякого возраста людьми, - рассказывает Головнин, - которые стекались из любопытства видеть нас. Но ни один человек не сделал нам никакой обиды или насмешки, а все вообще смотрели на нас с соболезнованием; когда мы спрашивали пить, они наперерыв друг перед другом старались нам услужить. Многие просили позволения у наших конвойных нас попотчевать, и коль скоро получали согласие, то приносили сакэ, конфет, плодов или другого чего-нибудь…»

        В пути японцы то в том, то в другом выказывали забавные черты своей натуры. Так случилось, например, когда один из них попросил Хлебникова нарисовать ему русский корабль. Веревки, которыми он был связан, ослабили, однако взамен то один, то другой просили рисовать корабль снова и снова. Головнину же пришлось писать на веерах русскую азбуку. Веера приносились снова и снова, по десятку и по два, и за время путешествия русские исписали несколько сот вееров и листов бумаги. «Надобно сказать, однако ж, - продолжает Головнин, - что они никогда не принуждали нас писать, но всегда просили самым учтивым образом и после не упускали благодарить, поднеся написанный лист ко лбу и наклоняя голову, а часто в благодарность потчевали чем-нибудь или дарили хорошего курительного табаку». Известно, что стремление японцев к познанию является не просто одной из отличительных и оригинальных черт этого народа, но подчас, на взгляд иного, выглядит подозрительным. Головнин так говорит об этом: «Любопытство японцев было так велико, что на всяком постое почти беспрестанно нас расспрашивали, как, например: имена наши, каких мы лет, сколько у нас родни, где, из чего и как сделаны бывшие тогда при нас вещи и прочее, и записывали все наши ответы. Более же всего любопытствовали они знать русские слова, и почти каждый из них составлял для себя лексикончик, отбирая названия разным вещам то от нас, то от матросов».

        Прибыв, наконец, в Хакодате, сопровождающие водворили пленников в их новое жилище, а именно в специально приготовленное для этой цели строение, по описанию Головнина напоминающее сарай с разделенными деревянными решетками из брусьев помещениями. Через некоторое время они были вызваны к градоначальнику. Необходимо сказать, что характер вопросов, которые задавали пленникам японцы, были продиктованы не только их природной  потребностью в детальном изучении всего нового. Было еще несколько причин такого пристрастия допрашивающих. Одна из них – деятельность на японском берегу Николая Резанова, другая – нападение на японский берег двух торговых судов под командованием Хвостова и Давыдова. Нападение это случилось в 1807 году, т.е. за четыре года до прибытия в эти края Головнина. Потому-то японцы в своей тактике отношений с иностранцами были крайне осторожны. В то же время они были несведущи во многих вопросах относительно, например, территории России, а потому чрезвычайно подозрительны. Они никак не могли понять, например, почему российское правительство и вообще вся Россия, а вместе с ней и Европа, не могли слышать о нападении на Японию двух торговых судов, а в ответ на доводы Головнина о том, что Россия – огромная страна и что есть разница между судами торговыми и судами военными, только смеялись.

       Дело пленников осложнилось еще и своевольным поступком Хвостова, который, под видом государственного посланника из России, пытался покорить Сахалин и раздавал местным жителям либо подделки государственной серебряной медали на владимирской ленте, либо ее подлинник, приобретенный незаконным путем. Самозванец своими действиями сильно озадачил японцев и способствовал тому, чтобы они не верили своим пленникам, видя в них шпионов. Подозрение усугубили и таблички, оставляемые Головниным на каждом острове, который они проплывали. Таблички эти были на тот случай, если с мореплавателями что-либо случится, и можно было бы определить их примерное местонахождение. Но японцы не хотели этому верить.

      Головнин приводит еще один случай, демонстрирующий нравы японцев. Когда он и его команда высадились на берегу в поисках воды и запасов пищи, то, найдя все необходимое, они оставили взамен подарки. На допросе их спросили, зачем они сделали это: зачем взяли чужое без согласия хозяев.

 «… градоначальник спросил нас, есть ли в Европе закон, по которому в подобных случаях можно было бы брать чужое.

-        Именно закона письменного, - сказали мы, - на это нет, но если человек, умирающий с голоду, найдет оставленное хозяевами жилище и возьмет нужную пищу, положив притом на месте плату, далеко превосходящую ценою взятое, то никакой европейский закон не обвинит его.

-        Но у нас другое, - возразили японцы, - по нашим законам, должно умереть с голоду, не смея тронуть одного зерна пшена без согласия хозяина…»

        Итогом пребывания пленников в городе Хакодате была их переправка в другой город. В дневнике Головнина он именуется Мацмаем, на самом же деле в те времена назывался Мацумаэ, а в наше время имеет название Фукуяма и расположен на юго-западе острова Хоккайдо, у самого входа в Сангарский пролив. И здесь история повторилась почти в точности, как в Хакодате. Русских повели к градоначальнику, который также задавал им вопросы, какого они происхождения, звания и проч. Только здесь вопросы были более подробны и обстоятельны. Напоследок градоначальник спросил их, не имеют ли они какой к нему просьбы, на что пленники ответили, что сам вид их должен подразумевать просьбу отпустить их в свое Отечество. Градоначальник на это предложил им на выбор в качестве место жительства его город, столицу Эдо или иную часть Японии, а также еще раз переспросил, не хотят ли они вернуться на родину. Пленники ответили, что желают только возвратиться в Отечество, а если это невозможно, то желают умереть. В ответ на это градоначальник с жаром произнес длинную речь, которая сводилась к тому, что и у японцев также есть сердце, и что он прекрасно понимает, как велико их горе. Дело их он обещал рассмотреть, и если только японцы поймут, что русские говорят правду и не имеют корыстных целей, они будут отпущены на родину, а сверх того получат съестные припасы и разные другие вещи. Пока же они содержатся в плену, их будут обеспечивать всем необходимым. Русским сшили теплую одежду, выдали чернила с тем, чтобы они изложили свое дело, а затем переводчик записал бы его на японском языке. Головнин говорит, что и кормили здесь лучше, чем в Хакодате: «…сарачинская каша (в то время так называли рис – О.К.) и соленая редька служили нам вместо хлеба и соли. Сверх того, давали нам очень хорошую жареную или вареную рыбу, свежую, а иногда соленую, суп из разной зелени или похлебку, наподобие нашей лапши; часто варили для нас уху или соус с рыбою или похлебку из ракушек. Рыбу жарили в маковом масле и приправляли тертой редькой и соей. Самыми же лучшими кушаньями, по мнению японцев, были китовна и сивучье мясо. Работникам нашим, так как они бывали в России, приказано было стараться приготовлять кушанье на наш вкус; почему иногда делали они для нас пирожки из яичной муки с рыбой, довольно вкусные, а иногда варили жидкую кашу – два русских блюда, которые они только и умели стряпать. Кормили нас, по своему обычаю, три раза в день. Для питья давали теплую или горячую чайную воду, а когда водили в замок, то по возвращении давали каждому из нас чашки по две чайных подогретой сакэ; то же делали, когда погода была холоднее обыкновенной».

         Вопросы, которые задавал Головнину и его спутникам градоначальник Мацумаэ, носили все тот же хаотический, но всегда скрупулезный характер, как и вопросы его коллеги из Хакодате. Вслед за, казалось бы, ничего особенно не значащим интересом спрашивающего к тому, что лежит в карманах Головнина (ключи от комодов) немедленно следовали расспросы о каждом из ключей, сколько вещей лежит в каждом из ящиков, открываемых этими ключами, а ответ в том роде, что знать это может только слуга Головнина, немедленно следовала новая череда просьб рассказать о слугах, о том, сколько их и т.д.

         По просьбе градоначальника, русские написали свое дело на бумаге, но когда  дошло до перевода, это превратилось в настоящее приключение. «Кумаджеро (переводчик – О.К.) приступил к делу следующим образом. Сначала спрашивал у нас настоящий русский выговор каждого слова и записывал его японскими буквами над тем словом. Записав таким образом произношение слов целого листа, начинал он спрашивать, что каждое из них значит само по себе, независимо от других, и также записывал над словами японские значения. < …> Когда мы ему толковали какое-нибудь слово посредством Алексея (курилец или представитель народа айнов, попавший в плен вместе с командой Головнина – О.К.), и знаками, и примерами, он, слушая, беспрестанно говорил: «О! о! о!», что у японцев значит то же, как у нас: да, так, понимаю. Таким образом толковали ему об одном слове с полчаса и более и оканчивали, воображая, что он хорошо понял. Но лишь только мы переставали говорить, он нас в ту же минуту опять о том же спрашивал, признаваясь что совсем нас понять не мог, и тем досаждал нам до крайности. Мы сердились и бранили его, а он смеялся и извинялся тем, что он стар, а русский язык слушком мудрен. Одно слово император занимало его более двух дней, пока  понял он, что оно значит. Часа по два сряду мы объясняли ему это слово, приводя всевозможные примеры. Алексей знал его значение очень хорошо и также толковал ему, а он слушал, улыбаясь, приговаривал: «О! о! о!» (так), но едва успевали мы кончить, как вдруг говорил он: «Император понимаю, ской не понимаю», то есть что такое император – понимаю, но не понимаю, что значит ской».

         Проходили дни и недели. Головнину и его спутникам удалось, наконец, довести до сведения японцев содержание своих записей, а также составить перевод их прошения к японскому правительству. Сопровождалось это, как мы видели, великими трудностями. Кроме того, японцы привели к русским человека и просили их учить его русскому языку. Человек этот по имени Теске оказался способнее прежнего, и дело с переводами пошло быстрее. Японцы всеми способами старались узнать побольше и о России вообще, и о настоящих намерениях своих пленников. Так, однажды они принесли копию грамоты, которую Резанов в свое время привез из России японскому правительству, и учтиво попросили ее перевести. Головнин не сомневался, что содержание ее было им известно, и они лишь использовали случай, чтобы выяснить, что скрывают русские. «При сем случае, - пишет Головнин, - мы спрашивали у них о настоящем титуле их императора, но они отвечали только, что он весьма длинен и помнить его трудно, и никогда нам не сказывали. Равным образом таили они от нас и имя государя: хотя прямо и не отговаривались сказать оное, но все они на наши вопросы порознь сказывали разные имена; это уже и значило, что по японскому закону, никто из подданных не может носить того имени, которое имеет царствующий государь, почему при вступлении на престол наследника все те, которые имеют одно с ним  имя, переменяют оное».

       Наши герои пленены были в июле 1811 года, теперь же наступил январь 1812-го. Переводчики втайне сообщили им, что японцы дело их рассмотрели, и намерены отпустить их в свой, японский новый год, который должен был наступить в феврале. Между тем новый год наступил, а об освобождении никто не упоминал. Время шло, и понемногу стали доходить вести о неблагоприятном исходе дела. Начала созревать мысль о побеге. Мнения по этому поводу среди пленников разделились. Несколько человек ни за что не хотело решаться на такое предприятие. Положительно же настроенные разрабатывали план уйти из тюрьмы, у берега захватить какое-либо судно, а затем идти к Камчатке или Татарскому берегу. Конечно, это кажется безрассудным и опасным, но лучше отдаться стихии, чем гибнуть в неволе. Оставалось ждать случая.

          Незадолго до предпринятого побега пленных перевели из тюрьмы в небольшой дом, в котором раньше проживал некий чиновник. Подготовившись должным образом, все пленники, кроме двоих, ушли через сделанный матросами ход, который они прорыли под стеной.

           Если технически побег осуществить удалось, то практически, выйдя на волю, Головнин и его товарища продвинулись недалеко, не имея карты и даже визуального, сколько-нибудь спланированного маршрута. Они двигались наугад, встречая серьезные препятствия в виде гор и лесов, у них быстро закончились съестные припасы, и вскоре они уже питались  лишь скудной растительной пищей, не зная даже толком, как ее приготовить. Плану напасть на какое-либо торговое судно и тем самым спастись, отплыв от японского берега,  осуществиться было не суждено. К тому же наступали холода. Чуть больше недели скитались путники по лесам и горам. Они надеялись, взяв лодку, перебраться на ней на какой-либо одинокий и маленький остров, где можно было бы безбоязненно разводить костры и ждать подходящего случая завладеть судном. Однако японцы, шедшие, как оказалось, по пятам за ними, вскоре настигли их. Они ожидали самого сурового наказания, но градоначальник был милостив. Здесь проявилась еще одна природная черта японцев – прежде чем обвинять другого в чем-либо, они стремятся досконально разобраться в причинах тех или иных поступков и действий человека. В конце концов, чиновники пообещали русским продолжить их дело и по-прежнему ходатайствовать  перед столичными властями об их освобождении. Однако при этом они потребовали от Головнина и его команды признания себя виновными в побеге. Этот факт, как они говорили, мог сыграть ключевую роль в решении их судьбы.

         В то время как происходили все эти события, оставшийся за командира на покинутом Головниным шлюпе «Диана» старший офицер Рикорд делал все возможное, что освободить своих товарищей. Когда он  увидел, что группа русских пленена японцами, он приказал подойти к берегу, но японцы начали палить из крепости (пленники это видели с берега). Вскоре Рикорд понял, что силы неравны, и «Диана» покинула пределы японской территории. Прибыв в Иркутстк, Рикорд спешно отправил  в Санкт-Петербург  прошение об организации экспедиции к японским островам с целью освобождения Головнина и остальных членов команды. Разрешение было получено, и команда «Дианы» с несколькими японцами на борту (они были членами команд потерпевших ранее у камчатских берегов кораблекрушения судов и предназначались для обмена на русских пленных)   двигалась в заданном направлении. По пути им встретилось японское торговое судно, командовал которым купец и рыбопромышленник Такатая Кахэй. Он был очень влиятельным человеком, и благодаря его содействию, а также усилиям японской стороны, 1 октября 1813 года русские мореплаватели были, наконец, освобождены.

        Дневник капитана Головнина был переведен на многие языки мира.

        Впоследствии именем Головнина были названы вулкан на острове Кунашир и пролив между Курильскими островами. В 1996 году в городе Госики-тё был установлен памятник Головнину и японскому купцу Такатая Кахэй.

                                                                                     Ольга Ключарева.