В тень и прохладу

Ивы у чистой воды

Возле дороги

Я ненадолго присел,

И вот – уйти не могу…

(Сайгё)1

     Что бы значил для современного общества человек, который, презрев все земные желания и удобства, отказавшись от каких-либо материальных перспектив, ушел в мир, отдавшись пространству, ветру, воздуху? Ответить на этот вопрос несложно. Он прослыл бы чудаком, не от мира сего рожденным. Пожалуй, это все, что имел бы он при жизни. Затем, после его смерти, оказывается, что это был гений, в своем одиночестве нашедший ответы на бесконечные вопросы человечества, постигший истину. Истина оказывается на удивление проста. В этой простоте и заключен гений познавшего ее. Есть еще одна вещь, удивляющая обывателя, ставящая его в тупик: одинокий странник никогда не гонится за славой, никогда не ждет награды за свое одиночество. Его уход – не бегство от общества, но путь к себе, тогда как - он чувствует – пребывание в обществе есть бегство от самого себя. А общество, как всегда, опаздывает на шаг, а то и на столетия. Но, бывает, прозревает, обнаруживает, что гений, оказывается, был рядом, во плоти, в человеческом облике. И тогда оно канонизирует своего героя. Он превращается в легенду, в мифологический персонаж.

      В одних культурных и социальных условиях таким людям вообще не место, в других им везет больше. Так случилось с Мацуо Басё (настоящее имя Мацуо Манэфуса). Его образ жизни и его деятельность смогли со временем обрести форму, которая позволила его имени остаться жить. Мифологичность, образность и театральность японской культуры способствовали канонизации этого человека. И теперь перед нами предстает собирательный образ поэта-странника, и именно это интересно прежде всего. Личность его, его поведение в быту, с людьми – на втором месте. Важен образ путника, долго идущего по полю, по горам, вдоль рек, время от времени останавливающегося, чтобы зафиксировать, записать трехстишие (хайку), только что родившееся в его душе. Таково одно из свойств японского культурного сознания – ценность образа. Не случайно многие очерки и рассказы о нем начинаются с этой сцены: маленькая фигура одинокого странника на фоне бесконечного мира. В сознании сразу возникают рельефные очертания, будто картина. Вот путник садится на камень, чтобы записать стихотворение, затем идет дальше, провожаемый презрительными взглядами редких прохожих.

     Чему же учит Басё (хотя цели такой у него нет), что открывает он в мгновениях жизни и пространства и передает на бумаге? В чем его истина? Ответы на эти вопросы – чуть позже, а пока – немного биографических сведений.

       Он родился в 1644 году в городе Уэно провинции Ига (остров Хонсю) в семье самурая Мацуо Едзаэмона. В то время, за отсутствием применения себя в военных делах, многие самураи приобретали сугубо мирные профессии. Старший брат и отец Басё преподавали каллиграфию при дворах более обеспеченных самураев.

      Обстановка как в семье Басё, так и в стране в то время была благоприятна для формирования истинно японской культуры и менталитета. Именно в период с 1603 по 1867 год, в течение двух с половиной столетий, рождался этот феномен. Границы были закрыты, к власти пришел род Токугава. Прекратились войны, мирная жизнь позволила людям обратиться к строительству и расширению городов. Активно развиваются ремесла и искусство. Человеческое сознание требует утонченных форм, образности.

      Мацуо увлекается китайской поэзией, его любимый поэт – Ду Фу (712-770гг.). Думается, именно он стал для Басё путеводной звездой. Для Ду Фу, также как впоследствии и для Басё, было важно передать сиюминутное состояние окружающего мира, атмосферу мгновения. В его стихах ощущается  тоска по уходящим безвозвратно часам и дням, но в то же время есть восторг перед непрерывностью бытия всего живого, перед бесконечностью изменения форм.

       Молодой Мацуо отправляется на службу в замок местного самурая. Казалось, его практическая, земная карьера должна была сложиться вполне сносно. Однако Басё уже по-настоящему болен поэзией. Он оставляет дом феодала, чтобы уже никогда не вернуться к службе. К тому времени его стихи уже публиковались, и он приглашался на поэтические состязания, которые заключались в том, чтобы как можно быстрее придумать поэтический ответ на стихотворение соперника. Поэт отправляется в Эдо, где попадает в круг последователей школы Данрин. В своей поэзии они стремились передать реалистическую сторону современной им жизни. Но такая направленность кажется Басё слишком узкой и творчески бедной. Он снова обращается к традициям китайской поэзии, познает философию даосизма, отдавая предпочтение учению Чжуан-цзы. Его увлекает идея о том, что человек, по сути своей, безличен, есть лишь его сознание (но не мысль), растворенное в пространстве бытия. И бесконечное продолжение этого пространства – суть устройство мира. Поэт погружается в изучение философии дзен-буддизма, берущей свое начало на принципах даосизма и буддизма. Неотделимость человека и природы, «растворенность» сознания и всего человеческого существа в окружающем – эти мысли философов и поэтов, эти принципы их учений стали той перспективой, которая служила ему в творчестве.

         В Эдо Басё вынужден, правда, совсем недолго, работать на государственной службе по строительству водных путей. Понятно, что при малейшей возможности он с радостью оставляет ее. Он находит себя в новом занятии – воспитании учеников. Денег это не принесло, но количество подопечных Басё, воспитанных им в разное время, составило около двух тысяч. Один из них, Сампу, по-настоящему осчастливил своего учителя, уговорив отца подарить ему маленькую хижину на берегу пруда в Фукагава (предместье Эдо). Подарок этот был очень дорог поэту. С этого момента он зажил жизнью отшельника, радуясь каждому новому дню, каждой перемене времени года. Хижину Басё назвал Банановой (Басё-ан), потому что возле нее он посадил саженцы банановой пальмы.

Бананы я посадил.

О молодой побег тростника,

Впервые тебе я рад!2

Как легко догадаться, с этого времени Мацуо Манэфуса стал именовать себя Мацуо Басё.     

Своей обители и жизни в ней он посвятил немало стихов.

Вот его размышления, дополняемые трехстишьем:

Печалюсь,

Глядя на луну; печалюсь, думая о своей судьбе,

Печалюсь о том, что я такой неумелый!

Но никто не спросит меня: отчего ты печален?

И мне, одинокому, становится еще грустнее.

А вот само трехстишье:

Печалью свой дух просвети!

Пой тихую песню за чашкой похлебки.

О ты, «печальник луны»!

Басё одинок. Но одиночество не тяготит его. В этом одиночестве – его вдохновение, хотя нота тоски есть в стихах.

Как стонет от ветра банан,

Как падают капли в кадку,

Я слышу всю ночь напролет.

Но часто он вообще уходит от себя, от переживаний, свойственных человеческой натуре, и тогда появляются строчки:

Рукава землею запачканы.

Ловцы улиток весь день по полям

Бродят, бродят без роздыха.

Где ж ты, кукушка?

Вспомни, сливы начали цвести,

Лишь весна дохнула.

Вот и истина Басё. Вот то, что почерпнул он и у Ду Фу, которого боготворил, и у китайских философов и учителей: все вокруг устроено просто и красиво. Нужно лишь открыться этому. Истина – в бытии, в вечном бытии всего сущего.

Ива склонилась и спит,

И кажется мне, соловей на ветке –

Это ее душа.

     Его хижина сгорела в 1682 году, и можно догадываться, какой это был для него удар. Ученики заново отстраивают хижину, но Басё теперь странник, и лишь изредка возвращается в свою обитель.

       «Бродил я по прибрежным местам и минувшей осенью смел старую паутину в ветхой лачуге своей у реки. Вот и этот год кончился, и весной, наступившей в дымке тумана: «перейти бы заставу Сиракава!» – бог-искуситель, вселившись во все, стал смущать мне душу, боги – хранители путников так и манили, и за что я ни брался, ничто не держалось в руках»3. Дневниковые записи Басё «По тропинкам Севера» – не просто хронология каждого прожитого путником дня. Это жизнь, мысли, ощущения,  возведенные в степень образа.   Состояние человека неизбежно переливается в стихотворную форму:

«В третий месяц, в седьмой день последней декады, когда небо чуть брезжило зарей и луна клонилась к закату, гася свой свет, еле виднелась вершина Фудзи, и от дум: ветви вишен в Уэно и Янаке, когда же снова? – сжалось сердце. Все близкие собрались накануне с вечера и провожали меня на лодках. Когда я сошел с лодки в месте по имени Сэндзю, мне стеснили душу мысли о трех тысячах ри пути, предстоящих мне впереди, и на призрачном перепутье бренного мира я пролил слезы разлуки.

Весна уходит!

И плачут птицы, у рыб

На глазах слезы…»

     Десять лет продолжаются его путешествия. Чаще всего в одиночку, реже – с одним-двумя самыми близкими учениками. Смерть настигла его во время очередного похода в 1694 году.

  Ольга Ключарева.

1Пятистишье Сайгё-хоси (1118-1190), использованное Басё в своих дневниках «По тропинкам Севера». Перевод Н.Фельдман.

2Здесь и далее – перевод В.Марковой

3Здесь и далее – перевод Н.Фельдман