В Издательстве «Гиперион» вышел сборник рассказов Кэндзи Миядзава «Звезда козодоя».

Словно его гениальный соотечественник – поэт и путешественник Мацуо Басё, который жил за двести с лишним лет до него и в немоте и слезах останавливался перед храмом, в лесу или перед бегущим ручейком,  плакал и Миядзава, в тишине ночи записывая рожденные сознанием и впечатлениями ушедшего дня образы… Записывая совсем не для того, чтобы кому-то прочесть, показать… Но для того, чтобы  не отпустить от себя больше. И не просто не отпустить. Он погружается в мгновения прожитого дня, фантазируя, обнажая до предела суть, всеми нами осязаемую, но – потерянную. Он отважно настаивает на том, что вот эта, оборотная сторона и есть то, что на самом деле нужно осознавать как реальность, что именно эта сфера – суть нашего истинного бытия, а предельно упрощенный, «рамочный» и жестокий свет – лишь плод нашей фантазии. Он был из тех людей, которые убеждены, что в определенный момент что-то пошло не так, что нарушилась стройность бытия сознания, находящегося изначально в центре мира не как эгоистическое, индивидуалистическое и потому обреченное явление, а как бесконечно пополняющийся сосуд без краев, который не страшно в какой-то момент опустошить, чтобы начать наполнять его снова…Мужество, с которым он, нося в себе эту убежденность, каждый раз приступал к новому своему шедевру, поражает!

Его духовный Путь – классический пример самопожертвования, отдачи всех своих душевных и физических сил людям. Просто и понятно. Понятно также и то, что именно такой строй мыслей и образ жизни являются залогом той предельной освобожденности, того творческого покоя, той духовной силы, которыми он обладал. Потому был счастлив. Быть может, потому и ушел в 37 лет, что без остатка исчерпал свой ресурс щедрости для людей. А в других сферах его еще ждали дела… Кто знает.

Будучи буддистом, Миядзава несомненно, ощущал влияние и присутствие тонкой материи, невидимой грани между присутствием и неприсутствием, между осязанием реальным и осязанием воображаемым (не менее сильным!), между, наконец, «вещьностью» мира и его неограниченной ничем пространственной перспективой. Все это было. Но как быть, если это живет внутри, а поделиться этим нельзя? Как облечь в слова то, что в них необлекаемо? И Миядзава находит выход! Он рассказывает нам о мире живых и мыслящих стихий, о законах жизни сообществ животных, о говорящих камнях и растениях… И вот через этот прием автор-Миядзава нашел способ полнокровного высказывания. Между тем, он настаивает: он лишь записал то, что ему продиктовали… «То, что написано в этой книжке, я услышал в лесах и полях, у железных дорог, а рассказали мне все радуга и лунный свет…»

Есть еще одно обстоятельство, позволяющее говорить, что перед нами – не просто человек с уникальным мировоззрением, но Автор. Это его особые художественные средства, которыми он владеет безукоризненно. Его образы и сюжеты чрезвычайно насыщенны ситуативностью. Более точного определения, чем «театральность», не нахожу... Они несут в себе заряд эксцентрики и того особого азарта, когда, полностью владея аудиторией, актер переходит условную грань заданного текста, и начинается волшебство импровизации! Каждый рассказ – увлекательная история, заостренная до предела, насыщенная зрительно, наполненная особым подтекстовым содержанием, присущим истинным произведениям искусства.